Неточные совпадения
Раскольников встал и пошел в другую комнату, где прежде
стояли укладка, постель и
комод; комната показалась ему ужасно маленькою без мебели. Обои были все те же; в углу
на обоях резко обозначено было место, где
стоял киот с образами. Он поглядел и воротился
на свое окошко. Старший работник искоса приглядывался.
«Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота», — продолжал про себя Раскольников и с любопытством покосился
на ситцевую занавеску перед дверью во вторую крошечную комнатку, где
стояли старухины постель и
комод и куда он еще ни разу не заглядывал.
«Это я вздрогнул», — успокоил он себя и, поправив очки, заглянул в комнату, куда ушла Алина. Она,
стоя на коленях, выбрасывала из ящика
комода какие-то тряпки, коробки, футляры.
Пузатый
комод и
на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое
на низких ножках кресло у стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и
на ней, обнявшись,
стоят Лидия с Алиной.
На комоде, покрытом вязаной скатертью,
стояло зеркало без рамы, аккуратно расставлены коробочки, баночки; в углу светилась серебряная риза иконы, а угол у двери был закрыт светло-серым куском коленкора.
Вон этот ящик
стоит и теперь у меня
на комоде. Хотя разрушительная десница Фаддеева уже коснулась его, но он может доехать, пожалуй, до России. В нем лежит пока табак, японский же.
Перед диваном из красного дерева, с выцветшей бархатной обивкой,
стояла конторка палисандрового дерева; над диваном висела картина с купающимися нимфами;
комод, оклеенный карельской березой, точно навалился
на простенок между окнами; разбитое трюмо
стояло в углу
на простой некрашеной сосновой табуретке; богатый туалет с отломленной ножкой, как преступник, был притянут к стене запыленными шнурками.
В это самое время глаза Передонова остановились
на полочке над
комодом. Там
стояло несколько переплетенных книг: тонкие — Писарева и потолще — «Отечественные Записки». Передонов побледнел и сказал...
Кожемякину стало немного жалко старика, он вздохнул и снова осмотрел комнату, тесно заставленную сундуками и
комодами. Блестели две горки, битком набитые серебром: грудами чайных и столовых ложек, связанных верёвочками и лентами, десятками подстаканников, бокалов с чернью, золочёных рюмок.
На комодах стояли подсвечники, канделябры, несколько самоваров, а весь передний угол был густо завешан иконами в ризах; комната напоминала лавку старьёвщика.
— Молчать! — крикнул Автономов из угла. Там он
стоял на коленях и рылся в ящике
комода.
Единственная свеча тускло горела
на комоде; около нее
стояли склянки с недоконченными лекарствами;
на столике еще сохранился разложенный пасьянс; где-то под полом шеберстели [Шеберстеть — скрести, царапать.] мыши или что-нибудь другое. Бегушеву сделалось не то что страшно, но как-то жутко.
Напротив самой постели
стояло зеркало с
комодом,
на комоде стояли в футляре часы, две склянки с духами, маленький портфель для писем, колокольчик, гипсовый амур, грозящий пальчиком, и много еще различных кабинетных вещей; у окна
стояли вольтеровские кресла и небольшой столик, оклеенный вырезным деревом, а у противоположной стены помещалась кровать Наденьки, покрытая шелковым одеялом и тоже с батист-декосовыми подушками.
У одной стены
стояло очень ветхое крошечное фортепьяно, возле столь же древнего
комода с дырами вместо замков; между окнами виднелось темное зеркальце;
на перегородке висел старый, почти весь облупившийся портрет напудренной женщины в роброне и с черной ленточкой
на тонкой шее.
— Оля, мы тут не одни! — сказал Петр Дмитрич. Ольга Михайловна приподняла голову и увидела Варвару, которая
стояла на коленях около
комода и выдвигала нижний ящик. Верхние ящики были уже выдвинуты. Кончив с
комодом, Варвара поднялась и, красная от напряжения, с холодным, торжественным лицом принялась отпирать шкатулку.
Первое, что бросилось Ферапонтову в глаза, — это стоявшие
на столике маленькие, как бы аптекарские вески, а в углу,
на комоде, помещался весь домашний скарб хозяина: грязный самоваришко, две-три полинялые чашки, около полдюжины обгрызанных и треснувших тарелок. По другой стене
стоял диван с глубоко просиженным к одному краю местом.
В одной комнате помещается, например, диван, и только; в другой — Бог весть для чего
стоит трюмо в одном углу, а в другом кожаное кресло; в третьей стол да
комод и тюфяк
на полу: это комната маленького Анцыфрика; четвертая меблирована одними только стульями; в пятой ровно ничего нет — и вот все в этом роде, а комнат между тем много.
После взаимных приветствий, между разговором, Воронцов объявил Разумовскому истинную причину своего приезда; последний потребовал проект указа, пробежал его глазами, встал тихо с своих кресел, медленно подошел к
комоду,
на котором
стоял ларец черного дерева, окованный серебром и выложенный перламутром, отыскал в
комоде ключ, отпер им ларец и из потаенного ящика вынул бумаги, обвитые в розовый атлас, развернул их, атлас спрятал обратно в ящик, а бумаги начал читать с благоговейным вниманием.
Они вошли в комнату Любови Алексеевны. Женщины подошли к
комодам и стали выдвигать ящики. Высокий с револьвером
стоял среди комнаты. Другой мужчина, по виду рабочий, нерешительно толокся
на месте.
Кира протягивала губку, выжимая ее по дороге как бы нечаянно
на спину соседки… Крик… визг… беготня. В углу около
комода с выдвинутою из него постелью для прислуги высокая, стройная, не по годам серьезная Варюша Чикунина, прозванная за свое пение Соловушкой,
стоя, расчесывала свои длинные шелковистые косы и пела вполголоса...
И действительно, ничего особенного не замечалось в комнате. Постель Фридриха Адольфовича была застлана белым покрывалом необыкновенной чистоты.
На круглом столике у постели лежала Библия и ночной колпак из тонкого шелка и
стоял графин с водою. В комнате, кроме постели, находился
комод и скромный письменный столик, в углу умывальник — словом, все, что находится в каждой скромной комнате домашнего учителя.
— Плачет? С чего же это? — заволновался Эразм Эразмович, заерзав
на кожаном диване,
на котором сидел, между тем как горничная Маргариты Николаевны
стояла перед ним, прислонившись к
комоду.
Спальня эта была довольно большой комнатой, помещавшейся в глубине дома, невдалеке от спальни отца и матери, с двумя окнами, выходившими в сад, завешанными белыми шторами. Сальная свеча, стоявшая
на комоде, полуосвещала ее, оставляя темными углы. Обставлена она была массивною мебелью в белоснежных чехлах, такая же белоснежная кровать
стояла у одной из стен, небольшой письменный стол и этажерка с книгами и разными безделушками — подарками баловника-отца, довершали ее убранство.
Кроме кровати в спальне
стояли комод, стол, а в углу киот-угольник с множеством образов в драгоценных ризах, перед которыми теплилась спускавшаяся с потолка,
на трех металлических цепочках, металлическая же с красным стеклом лампада.
Комната была побольше его кабинета, в два окна, смотрела гораздо веселее от светлых обоев с букетцами. Весь правый угол занят был кроватью с целой горой подушек. Налево,
на небольшом рабочем столике,
стояла дешевенькая лампа под розовым абажуром. Она бросала
на все полутаинственный, полунарядный свет. Мебели было довольно: и кушетка, и шкап, и туалет, и пяльцы, и этажерочка, и
комод, с разными коробочками и баночками: все это разношерстное, но не убогое.
На окнах висели кисейные гардины.
Даша, не успевшая выпить чаю
на вокзале, не без аппетита уничтожила и холодный невкусный кофе, и серый получерствый хлеб. Потом принялась разбирать свои несложные пожитки. В отдаленном углу комнаты
стоял небольшой с полувыдвинутыми ящиками
комод, очевидно, предназначенный для вещей гувернантки, в него-то и стала заботливо укладывать свои вещи молодая девушка.
У стены, около двери комнаты, убранство которой дополняли несколько разнокалиберных легких стульев, железная кровать с убогой постелью и небольшой
комод,
на котором красовалась шелковая шляпа-цилиндр,
стояла в почтительной позе высокая худая старуха с хищным выражением лица — квартирная хозяйка, известная между ее жильцами под именем «Савишны».
И такая тишина
стояла, словно никогда и никто не смеялся в этой комнате, и с разбросанных подушек, с перевернутых стульев, таких странных, когда смотреть
на них снизу, с тяжелого
комода, неуклюже стоящего
на необычном месте, — отовсюду глядело
на нее голодное ожидание какой-то страшной беды, каких-то неведомых ужасов, доселе не испытанных еще человеком.